Фильм Военно-полевой госпиталь и последовавший за ним сериал канала CBS, выходивший почти десять лет (1972-1983), принято называть вехой в истории поп-культуры. Олтмановский MASH был новаторским по многим параметрам – он изображал войну не просто без героического и патриотического пафоса, от которого все устали, но и со всем возможным и невозможным по тем временам глумом. Это был первый фильм крупной голливудской студии, где с экрана было четко произнесено слово fuck. В конце концов, та убийственная ирония, которую Довлатов между делом окрестил "суровой прямотой клинициста" и которую вовсю практикуют олтмановские хирурги-охламоны на корейской войне, стала стилеобразующей для последующих медицинских сериалов: ноги доктора Хауса, очевидно, растут оттуда.

MASH вышел в 1970-м – году, когда начинался расцвет "нового Голливуда", это было время, когда на смену тяжеловесным студийным постановкам пришли вполне скромные бюджеты, а режиссеры впервые получили контроль над собственными фильмами, потеснив ранее всемогущих студийных боссов – продюсеров. Свои первые фильмы в этот период снимали Коппола, Скорсезе, Лукас и Спилберг. Роберт Олтман был старше на поколение, уже успел набить руку на бесчисленных сериалах, и в силу своего невозможного характера испортить отношения со всеми, кто не обладал ангельским терпением - то есть вообще со всеми в студийно-киношном мире. С одной стороны, с ним никто не хотел иметь дела, а с другой – такой забористый материал, как сценарий Ринга Ларднера-младшего MASH по одноименному роману Ричарда Хукера как нельзя лучше подходил именно Олтману.

В каком-то смысле Военно-полевой госпиталь был похож на голливудскую студию со своими заведенными от века армейскими порядками. Трое наглых новичков – долговязый белобрысый Хокай Пирс (Дональд Сазерленд), простоватый но смешной Дюк Форест (Том Скеррит), и неотразимый Джон Макинтайр (Элиот Гулд) с необычайно ехидной физиономией - работу свою знали туго, оперировали исправно, но на досуге дербанили армейскую дисциплину в хвост и в гриву: лапали медсестер, распивали в палатках мартини из тонких бокалов и всячески измывались над святошей майором (Роберт Дюваль) и занудой-медсестрой по прозвищу "Горячие губки" (Салли Келлерман).

Их сексуально-алкоголические приключения Олтман аранжировал по эпизодам без какого-либо сквозного сюжета – эта сериальная манера будет свойственна ему и впредь. Элементом, объединяющим разрозненные эпизоды, служил уличный громкоговоритель, сопровождающий действие какими-нибудь абсурдными объявлениями или японскими шлягерами – смешные песенки на непонятном языке придавали действию окончательно шизофреническую атмосферу. Олтман использовал громкоговоритель на манер греческого хора, который комментирует действие, только в своеобразном глумливом ключе. И одновременно создавал с его помощью эффект отстранения, подчеркнутой фиктивности происходящего при довольно реалистичной манере съемки - в финале, например, громкоговоритель объявлял, что мы только что посмотрели фильм MASH. Олтман совершенно по-особому для того времени начал работать со звуком: персонажи не степенно обменивались репликами, а тараторили все сразу для вящего безумия и веселящей атмосферы. Некоторые эпизоды задевали самые сакральные сюжеты, и особенно удалась в этом смысле история зубного врача капитана Вальдовски по прозвищу "Безболезненный". Обладатель самого большого члена в действующей армии, Безболезненный вдруг обнаруживает, что стал импотентом, с перепугу решает, что раз так - то он гомосексуалист, и хочет немедленно покончить с собой. А Олтман пользуется случаем, чтобы поиздеваться не только над религией, но заодно и над героическим пафосом суицида: веселые хирурги обещают Безболезненному легкую смерть, и устраивают поминки, пародирующие Тайную Вечерю. Они кладут в гроб самоубийце виски, порножурнал и прочие необходимые после смерти предметы, а когда бедолага впадает в транс под таблетками, приводят медсестру, которой предстоит убедиться, что с его мужской потенцией все в порядке. Все это безобразие сопровождается лейтмотивом фильма – песенкой Suicide is painless, слова для которой сочинил сын Олтмана. Хулиганские проделки хирургов похожи на забавы бойскаутов в спортивном лагере. Похожими выходками баловался ассистент Олтмана в жизни: работая в Службе радиовещания ВВС США в Японии, однажды он передал по радио сообщение про атаку Годзиллы на Токио. С одной стороны, их бесконечное издевательство над заведенными порядками и канонами – ребячество. А с другой, оно вполне укладывается в свободолюбивый нонконформистский дух конца 60-х, но напрочь лишено серьезности уже отшумевших на тот момент протестных движений. В конце концов, ирония и цинизм – всего лишь защитная реакция разочарованного нонконформиста.

На съемках с Олтманом происходили похожие истории – отсмотрев материал, шокированные продюсеры пытались перехватить контроль над монтажом фильма и отстранить Олтмана от работы самыми нелепыми способами. Для начала они потребовали снять фотографии с голыми красотками со стен монтажной – в ответ строптивый Олтман немедленно наговорил текст распоряжения в микрофон и вставил этот эпизод в фильм, где приказ звучал из того самого громкоговорителя, который рулил действием. На тест-просмотрах продюсеры старой школы со студии "Фокс" реагировали на материал резко отрицательно. В книге "Беспечные ездоки, бешеные быки" кинокритик Питер Бискинд пишет о том, как разрешилась ситуация, приводя свидетельство самого Олтмана: "Дэрил Занук пришел на просмотр с двумя французскими шлюхами лет по двадцать. Когда лента кончилась, он сказал мне "Все переделаешь", а девчонки заорали в один голос: "Ни за что, отличное кино!" Так MASH разрешили выпустить в том виде, как я его сделал".

Но кроме двадцатилетних девиц, фильм понравился и самой влиятельной на тот момент критикессе Америки Полине Кейл: она написала хвалебную рецензию и потом, пользуясь своим влиянием, всячески продвигала Олтмана. В Европе фильм был принят на ура – его нонконформистский хулиганский посыл сочли антивоенным, и Олтман получил за MASH высшую награду Каннского фестиваля – Золотую пальмовую ветвь.